Михаил Ульянов-Юровский в «Последней ночи последнего царя»
Справедливости ради к слову «урок» следовало бы добавить эпитет «очередной». Потому что актерские создания Ульянова в большинстве своем чему-то учили. Как правило, хорошему. Но случались и исключения.
Ведь в «послужном списке» Михаила Александровича помимо честных, благородных, способных служить примером героев, значились и тираны, и злодеи. И, несмотря на то, что первые никогда не выходили у Ульянова безукоризненно положительными (хотя в каждом из них, безусловно, чувствовался личностный вклад этого цельного, надежного, судя по его несценическим поступкам артиста), прикасаться к образам данных, мягко говоря, не совсем приятных типов Михаилу Александровичу, вероятно, было чрезвычайно интересно.
Он же принадлежал к, увы, сегодня изрядно поредевшей категории отменных характерных артистов, лицедеев-психологов, наделенных, как и полагается вахтанговцу (по духу, а не только по факту окончания настоящей театральной школы), редким даром при четкости внешнего ролевого рисунка проникать в бездны людских душ, в самые темные их уголки. Также любопытства наверняка добавляло присущее любому большому художнику постоянное стремление к риску.
Скорее всего, именно поэтому Ульянов, будучи крайне занятым человеком, и в кино-то снимавшийся не часто, в 1996-ом году согласился принять участие в спектакле театрального Агентства «БОГИС» (руководимого Галиной Боголюбовой) «Последняя ночь последнего царя» по произведению Эдварда Радзинского.
Думается, что дополнительными аргументами в пользу этого решения оказались факты присутствия в ансамбле исполнителей коллеги Михаила Александровича по родному Вахтанговскому театру Ирины Купченко и Александра Збруева — партнера по нескольким кинокартинам, выпускника Училища имени Б. В. Щукина, сыгравших императорскую чету Романовых, Александру Федоровну и Николая II. А режиссером был тоже воспитанник этого легендарного учебного заведения Валерий Фокин, с которым, кстати, Ульянов уже сотрудничал, снявшись в его телевизионном фильме «Транзит», и роль Багрова в этой экранизации пьесы Леонида Зорина стала одной из удач артиста. Вдобавок соседство на сценической площадке с представителями иного, мхатовского направления в театральном искусстве — Сергеем Сазонтьевым (Распутин) и Евгением Мироновым (Маратов), обещало новый опыт Михаилу Ульянову — мастеру своего дела, искушенного чуть ли не во всех его ипостасях и тонкостях.
И сейчас, анализируя творческий путь артиста, спустя двадцать с небольшим лет после премьеры можно с уверенностью сказать, что он был прав, выкроив в своем плотном графике время для репетиций.
И пускай пресса отзывалась о «Последней ночи…» в основном отнюдь не однозначно восторженно, а критически, зрители спектакль приняли (а жюри премии «Хрустальной Турандот» даже назвало его лучшим в сезоне 1996-1997), по достоинству оценив всех участников постановки. В том числе: и работу Ульянова, что было очень ценно. Так как явилось вознаграждением артисту за тяжелый во всех отношениях труд освоения им необычного драматургического материала, синтетического жанра постановки, наконец, сложной «партитуры» доставшейся ему роли главного цареубийцы Якова Юровского.
Ведь в сочинении Радзинского причудливо переплетались два времени — настоящее, относившееся к 1938-ому году, и прошлое, отсылавшее к году 1918-ому. А спектакль производил впечатление этакого «балагана». «Балагана» трагического, абсурдного. Благодаря смешению не обычной, далекой от классической стройности музыки Александра Бакши, изысканных, рожденных фантазией Михаила Лавровского и исполненных учащимися его балетной школы (им были доверены роли императорских детей) пластических номеров и элементов цирка. Собственно, действие и разворачивалось на некоем подобии цирковой арены (идея сценографии, воплощенной Николаем Шароновым при поддержке Сергея Якунина, принадлежала самому Валерию Фокину) и представляло собой картины воспоминаний Юровского, который, находясь в Кремлевской больнице, на пороге смерти, снова возвращался к событиям уничтожения царской семьи в подвале Ипатьевского дома.
И рассказывая о них, персонаж Ульянова стремился себя оправдать. Причем, делал это исступленно, страстно, посвящая своего то ли реального, то ли являвшегося ему в ночном бреду собеседника и соучастника преступления — Маратова, и соответственно зрителей в подробности своей биографии.
В результате перед нами представал не человек, а странное существо, вопреки высокому социальному положению (специально подчеркнутому прикрепленным к пижаме орденом Боевого Красного Знамени) состоявшее сплошь из комплексов.
Кто-то из рецензентов назвал его «рыжим клоуном», которого он, порой, действительно напоминал. Но клоун это был не нелепый, а страшный своим презрением к вере отцов, к ограничивавшей его свободу царской власти. И — нежеланием раскаяться в совершенном зле. Наоборот он словно упивался своей, как ему думалось, полной победой над авторитетами, которая, конечно же, по большому счету была победой пирровой.
Наблюдая за Юровским-Ульяновым, невольно приходилось размышлять о движущей силе истории, на ход которой, зачастую влияет не логика, а, наверное, вполне объяснимые причины, скажем, желание не в меру амбициозных людей непременно отомстить тем, кто когда-то их обидел. И еще как-то сама собой напрашивалась мысль о неприглядности ненависти, которая изначально противоречит человеческой природе.
Вот такой странный, пусть и «от противного», но все же урок при поддержке режиссера-постановщика спектакля «Последняя ночь последнего царя» Валерия Фокина преподал зрительской аудитории артист Михаил Александрович Ульянов, чей Юровский заставил к тому же в очередной раз убедиться в истинности пушкинской фразы: «Да, жалок тот, в ком совесть не чиста».
Специальный выпуск «Страстного бульвара, 10»
